— Мари, для начала давайте опишем нашу реальность: правозащита сейчас находится в очень тяжелом положении, гайки не перестают закручиваться, снова отложили до непонятных времен законопроект о профилактике домашнего насилия. У вас еще осталась какая-то надежда и вера в успех?
— Вера не подводит. Рано или поздно мы все равно придем к принятию этого закона, как это сделали практически все страны мира. Можно сопротивляться прогрессу, но есть вещи, которые происходят объективно. Мы видим, что наше общество прогрессивно и идет вперед. Если посмотреть опросы ВЦИОМа или Левада-центра (Минюст считает последний иностранным агентом), то почти 70% россиян признают необходимость законодательства против домашнего насилия. Это произойдет в любом случае, но хотелось бы пораньше.
— А как же личная усталость?
— Ну, как усталость… Мы с Аней Ривиной (руководителем Центра «Насилию.нет», который признан НКО-иноагентом) шутим, что никто не ненавидит так сильно агрессоров как мы. Каждый раз, когда условно в пятницу вечером я наливаю себе бокал игристого, мне приходит сообщение или еще что-нибудь. Думаешь: «Господи боже, что ж мужикам не сидится-то спокойно, что же вы тут…» Конечно, тяжело, но кто-то должен это делать.
— Сегодня пять лет, как в России декриминализированы побои в семье. Давайте вспомним, как это было, и определим, что вообще значит декриминализация.
— Это исключение деяния из числа уголовных преступлений, то есть оно перестает им быть. Что и произошло с декриминализацией побоев. Тогда все было сделано очень хитро, в два этапа. Первый — в июле 2016 года, когда изменили статью 116 УК РФ «Побои». Общую ее часть, побои, нанесение телесных повреждений, не повлекших вред здоровью, перенесли в Кодекс об административных правонарушениях. Но в УК оставили побои из хулиганских побуждений, по мотивам розни, социальной ненависти и побои в отношении близких лиц. И даже прописали определение, кто такие близкие лица. Мы тогда очень обрадовались, что появился отдельный состав преступления про близких людей. Отличная норма, молодцы! Этот вариант работал с лета 2016. Еще одно важное позитивное изменение, что статья перестала быть делом частного обвинения и перешла в разряд частно-публичного.
Уголовно-процессуальный кодекс выделяет три вида обвинения: публичное, частно-публичное и частное.
При публичном дела возбуждают госорганы, для этого согласие потерпевшего не требуется, и дела не прекращаются, даже если потерпевший и обвиняемый примирятся.
Частно-публичное обвинение возбуждается по жалобе потерпевшего, в суде его поддерживает прокурор, дело не прекращается, даже в случае примирения сторон и если потерпевший отказывается от жалобы.
Частное обвинение также возбуждается только по жалобе пострадавшего, который еще и сам поддерживает его в суде. То есть он должен самостоятельно собирать доказательства. Дело прекращается, если пострадавший забирает заявление, что очень часто и происходит при домашнем насилии.
После этого сразу же очень сильно возбудились консерваторы, они активно писали везде жалобы, ходили с заявлениями, мол, эта норма разрушает российские семьи. Изумлялись, почему ответственность за преступление над близкими тяжелее, чем над остальными, хотя, по-моему, это очевидно.
Государственная дума не отличается смелостью, и несмотря на протесты многих с перепугу они быстренько все убрали. В феврале 2017 года парламентарии декриминализировали эту статью полностью. Сегодня статья 116 практически не применяется, потому что эти кейсы слишком редкие. Там оставили только мотивы политической, расовой розни и вражды в отношении какой-либо социальной группы и хулиганство.
— Возможно, не всем очевидно, из-за чего преступления в семье опаснее других. И почему с точки зрения закона важно, чтобы насилие в отношении близких было отдельно прописано.
— Мы прописываем и определяем, что запрещено, в первую очередь ради профилактики новых правонарушений. И во вторую — чтобы восстановить права потерпевшего.
Если на человека нападают на улице, у него есть возможность убежать домой и спрятаться, он может, например, попросить помощи у родственников. Он не живет с нападавшим и, может быть, никогда в жизни с ним больше не встретиться, или увидится в лучшем случае в полиции или суде. То есть угроза повторного насилия от того же человека минимальна.
Когда мы говорим о насилии над близкими, то это люди, связанные семейными отношениями, они знают друг о друге все: круг общения, место работы, у них может быть доступ к телефону, почте, деньгам. Потерпевший намного уязвимее, ему негде спрятаться. Если такой хулиган у тебя дома — куда бежать? Ты вынужден покидать дом. На практике так обычно и происходит. Женщины с детьми бегут, оставаясь в более уязвимом положении, а у насильников гораздо больше возможностей преследования. Когда консерваторы говорят, что мы разрушаем семьи, на самом деле они перекладывают ответственность — семьи разрушают как раз те, кто применяет насилие.
— В последние годы стали гораздо больше обсуждать насилие в семье. Но почему эта дискуссия и многочисленные просьбы изменить закон не смогли оказать такого же влияния на депутатов и чиновников? Почему опять отложен законопроект о профилактике?
— Потому что он явно не входит в государственную концепцию. У нас сейчас все обсуждают Реестр традиционных ценностей — это и есть государственный подход. Патриархатные ценности — общегосударственная идея, и борьба с домашним насилием туда не укладывается. Она как раз против традиционного подхода, где прав тот, кто сильнее, где слабый должен всегда подчиняться, где глава семьи ударил — все равно по столу или в лоб — и все равно прав. В конце концов, российские власти у нас очень давно говорят о том, что наша страна последний — оплот патриархатных, консервативных ценностей в мире.
— Поэтому в нашей стране насилие повсеместно?
— Да. Социальная вертикаль устроена так: человек-семья-общество-государственные институты. Если сама система государства поддерживает идею насилия, власти и контроля, права силы, естественно, и в основании должны быть те же ценности. Когда базовая установка во всех семьях, что насилие не норма, с ним пытаются бороться, тогда и невозможно выстроить аппарат насилия в целом в обществе. А чтобы нормализовать насилие на уровне государства, нужно, чтобы эта идея поддерживалась из семьи.
— Что изменилось за пять лет декриминализации, ситуация стала хуже?
— Хуже по сравнению с чем? Ведь до июля 2016 норма статьи о побоях была частным обвинением и тоже работала плохо. То есть правильная норма просуществовала всего полгода. Когда мы читали лекции участковым полицейским в регионах, они все говорили, что за эти полгода успели возбудить кучу уголовных дел. И они были очень довольны именно частно-публичным обвинением: есть заявление — полицейский сам работает, собирает доказательства, снимает это бремя с пострадавшей. Где-то за это время успели рассмотреть дела, в других случаях нет, и их пришлось закрыть.
— Много выписывается штрафов по этой статье?
— Сбылось ровно все то, о чем мы говорили, от первого до последнего слова. Пять тысяч рублей штрафа — ну, камон, кого это останавливало? Причем штраф из общего семейного бюджета. После декриминализации полиция стала считать, что эти дела не в приоритете, так и зачем тогда мучиться, собирать кучу документов.
Административный процесс не легче, это миф. Он состоит из огромного количества бумажек, которые должен написать участковый. И написать их суперправильно, чтобы суд не вернул протокол. Так зачем тратить на это время, если можно просто отказывать в возбуждении уголовных дел и все? Именно это мы и видим, по административным правонарушениям дела возбуждаются очень плохо: из десяти заявлений в среднем дело возбудят дело только в трех случаях, а до суда дело может дойти только через несколько месяцев.
Свежий пример: у нас сейчас есть дело о побоях, оно тянется с июля прошлого года. Там семь свидетелей, и все они готовы дать показания! Все подвисло, потому что КоАП под это не заточен. Изначально административное правонарушение — против государства, в этих делах редко потерпевшими бывают физические лица. Например, в административном процессе нет возможности розыска. То есть человек просто не приходит на составление протокола и все, мы ничего не можем с этим сделать. Суд говорит: приведете человека — будем рассматривать, не приведете — не имеем права, потому что даже в КоАП санкция вплоть до ареста формальна. Поэтому сторона пострадавшей обязана сделать так, чтобы он явился на судебное заседание. Как мы это сделаем, если не можем его найти, а розыск в этой процедуре не предусмотрен.
— Получается, что закон фактически не защищает, и что тогда делать?
— Да, закон не защищает, и нам остается действовать только социальными методами. Но мы все равно продолжаем использовать закон. Пока идут административные процессы, агрессоры часто скрываются, и в этот момент, по крайней мере, можно обеспечить безопасность потерпевшей. Иногда удается поймать насильников, если мы знаем, где именно человек скрывается, сами вызываем туда полицию. Если кто-то говорит, что наказывать за побои стало проще, — не верьте. Даже участковые все плачут, им было в десять раз проще уголовное дело возбудить, чем весь этот материал собирать. Остаются только кризисные центры, психологическая помощь. Пока нет закона о домашнем насилии, все работает в ручном режиме, то есть по каждому кейсу надо вручную выстраивать алгоритм, так как общего не существует.
— Сторонники декриминализации говорят, что близкие люди эмоционально друг к другу привязаны и поэтому боятся заявлять в полицию. Мол, посадят, искалечат жизнь, а административное наказание не так страшно, и обращаться в органы легче.
— Эта логика изначально убогая. Что значит я близкому человеку сделаю предупреждение? Пожурю, погрожу пальцем, и все изменится? Ну да, некоторые женщины, безусловно, могут так думать. Но мы как профессионалы должны быть объективны и понимать — нет, это так не работает. Ни административное, ни уголовное наказания так не работают.
— В апреле 2021 года Консорциум женских объединений выиграл в Конституционном суде дело Людмилы Саковой: брат избивал женщину, за что сперва его оштрафовали, а затем приговорили к исправительным работам уже по уголовной статье. Когда он напал на сестру в третий раз, суд не учел непогашенную судимость и снова назначил штраф. Как думаете, именно этот случай позволил признать норму закона неконституционной, ведь повторное домашнее насилие не редкость?
— Да, потому что никто до нас с этим в КС просто не заходил! Надо было найти именно такой кейс, где за все действия человека привлекли хотя бы к какой-то ответственности. А привлечь по статье 6.1.1 КоАП «Побои» — это надо попрыгать и постараться. Эти дела рассматриваются по полгода, и чтобы нам все три случая собрать, нужно минимум полтора года. А потом еще по всем отсудиться, чтобы обратиться в КС, который сам полгода будет рассматривать.
Я очень бешусь из-за этого дела — с самого начала, когда был этот дурацкий закон о декриминализации, я говорила, что все будет так, как в деле Саковой. А депутаты Госдумы, которые вводили этот закон, в лицо говорили: «Нет, вы сочиняете, таких дел не существует, три раза подряд, да не может быть». Мне приходилось объяснять — блин, это специфика домашнего насилия. Три, четыре, семь раз подряд, пятнадцать раз подряд!
— Про личные страхи. Актуальная проблема с иностранным агентством. Есть опасения, что к вам тоже придут?
— Конечно. Наивно говорить, что у нас нет иностранного финансирования и поэтому мы в безопасности. Мы видим примеры других организаций и прекрасно все понимаем. И очень поддерживаем коллег.
— Если и вам поставят такой статус, сможете с ним работать?
— Станет сложнее, безусловно. Прошлый год у Консорциума был очень результативным на прецеденты. В январе Верховный суд признал право женщин говорить о сексуализированном насилии. В апреле КС частично признал неконституционной декриминализацию. В конце года мы с другими организациями получили пилотное постановление ЕСПЧ — теперь власти России обязаны привести законодательство по предотвращению насилия в соответствие с Конвенцией о защите прав человека. Поэтому мы ждем гостей в этом году… Будем работать все равно.
— Сейчас все больше дискуссий вокруг культуры отмены: если нет юридических инструментов наказания, то может ли сработать такое общественное?
— Мне кажется, про культуру отмены больше говорят, чем она реально работает. Возьмем дело Федоровой, когда Верховный суд признал право женщин говорить о сексуализированном насилии. Я напомню, журналистка написала, что ее изнасиловал коллега, указав имя влиятельного в своем регионе человека, который руководит медиа. Ситуация стала резонансной, суд мы выиграли — и что? Ее фактически выгнали из региона, пришлось уехать, с ней не стало работать ни одно издание, а он как был в шоколаде, так и остался. Что-то я не вижу культуру отмены.
Конечно, мы можем говорить, подождите, здесь же не доказана вина! Но есть вещи, которые не являются преступлением. Например, какой-то руководитель регулярно зажимает в углу своих сотрудниц. Все про это знают, но что-то культура отмены опять не происходит. Громкий пример — дело художниц в московском художественном лицее. Они рассказали, как жесток был один из преподавателей, он их домогался, и сейчас в отношении него возбуждено уголовное дело. Но только все вокруг его защищают. Культура отмены кого? Потерпевших? Она была и раньше, а культуры отмены агрессоров я не вижу.
— А надо ли бороться за то, чтобы она работала?
— Мне кажется, это субъективный процесс. Если я узнаю, что человек применял насилие — я с ним больше не общаюсь. В моем окружении все знают: если кто-то даже из моих друзей бил жену — я прекращаю общение навсегда. Каждый человек вправе делать свой выбор. Я вижу обстоятельства, которые мне кажутся вполне объективными, и могу сама решить, буду ли я этому человеку руку подавать. Каждый сам делает выбор, в том числе в отношении публичных людей. Думаю, это будет работать, когда общая система ценностей стабилизируется.
